В рамках проекта Учебного комитета «Память Церкви» студенты брали интервью у людей, которым довелось быть свидетелями жизни Церкви в Советское время. Некоторые интервью мы публикуем.
Текст: студент 2-го курса Виталий Русинов
Отец Иаков, расскажите, пожалуйста, о вашей семье, детстве и юности.
Я родился на Украине, в городе Северодонецке в 1946 году. Отец мой провоевал всю войну — с первого дня до последнего. В первый день сражения с немцами он служил на границе в Белоруссии и первый удар, конечно, принял на себя. Был пулеметчиком, отступал; а после того, как уже наши войска пошли в наступление, получил ранение при форсировании Днепра. Получил пулю в районе ключицы в буквальном смысле навылет, потому что берег был близко, и немцы обстреливали. Но он не растерялся, гимнастеркой закрыл пулевое отверстие и доплыл до берега, где его подобрали наши. Два месяца пробыл в госпитале; потом вернулся и продолжил участвовать в наступательных действиях. Закончил войну уже в Берлине. В день Победы он ликовал со всеми солдатами. Конечно, получил много наград. Мы в детстве с отцом и моим братом играли орденами и медалями, которыми был награждён отец. Потом уже пошёл я в школу, где у нас конкретного гонения на Церковь не было. Я потом переселился с отцом и матерью в Лисичанск из Северодонецка.
Когда вы приняли Таинство Крещения? Кто был вашим крестным отцом?
Крещение у меня было после войны, в сорок седьмом году. Как крестили меня, я, конечно, не помню — мне годик был. Всё было тайно, потому что Церковь была ещё гонимая. Мой крестный отец, будучи шахтером в городе Кременной, очень много пострадал в войну — был ранен в ногу. А больше травм получил, трудясь в шахте, в забое, где было очень много обвалов – отсюда, конечно, было много смертей. Тогда не так была обеспечена безопасность рабочих; были обвалы и взрывы метана, шахтёры получали ожоги. В общем, конечно, человек был очень верующий. И что интересно: он дал мне, как крестный отец, толчок для будущей жизни, чтобы быть стойким и не бояться никаких трудностей. Быть шахтером – это больше, чем быть на фронте, потому что там воин видит противника, а здесь в любой момент может обвалиться камень — и получаешь травму уже несовместимую даже с жизнью. Очень много смертей я помню ещё в детстве, потому что я жил уже в Лисичанске; буквально в пятистах метрах от нашего дома находилась шахта. Почти каждый день похоронная процессия проходила — очень много гибло шахтеров. Государство мало заботилось о безопасности шахтёров в забое. В этом смысле снаружи люди «не возникали», никакие демонстрации не делали; но есть сам факт того, что население очень страшилось этих шахтерских забоев и очень болезненно воспринимало.
После школы я поступил в железнодорожное училище, а уже после армии и года работы на железной дороге я приехал в Псково-Печерский монастырь.
Отче, чем вы руководствовались при выборе монастыря и почему выбрали именно путь монашеской жизни?
Моим духовником был отец Иоанн (Стрельцов), который жил в Донецкой области в селе Покровском. Потом, после развала Союза, этого старца в Святогорском монастыре (ныне Святогорская лавра – прим.) уже возвели, как говорится, «иже во святых». Я спрашивал старца, в семинарию мне идти или в монастырь; и он меня благословил поступать в Псково-Печерский монастырь. Я его послушал и приехал сюда.
Сам старец был очень гоним. В тюрьме ему приходилось такие испытания переносить, которые несовместимы даже, может быть, с жизнью. У него были поломаны руки и ноги — поэтому он ходил, конечно, очень осторожно. Простой народ и паломники, которые приезжали, по его молитвам исцелялись и получали благословения на всякие добрые дела. Он молился о верующих, которые приходили к нему. Уполномоченные по делам Церкви переводили священников из прихода в приход и не давали отцу Иоанну нормально жить.
Вместе с ним находилась его сестра по тюремным узам. Она была очень так изувечена, что вообще не могла выпрямиться. У неё тоже были переломаны руки и ноги, пальцы были исковерканы, однако же она помогала отцу Иоанну принимать паломников, которые приезжали в большом количестве к старцу. Когда народ приезжал, то он, несмотря на свои немощи и жизнь, прожитую в тюрьмах и ссылках, никогда не отказывал в приёме, кормил этих «прохожан». Я удивлялся его стойкости, его мужеству. Меня поразило, что он никогда не говорил плохого, никогда не вспоминал о тюрьмах, о репрессиях, которым советская власть подвергала верующих.
Ещё до тюрьмы и до войны отец Иоанн служил экономом в Святогорском монастыре, который уже после развала Советского Союза был возобновлён и восстановлен сызнова. Однажды, когда он был ещё в этом монастыре, один из КГБ-истов прошёл в монастырь и начал там делать бесчинства: на собрании братии монастыря он закурил от лампады перед иконами. Отец Иоанн очень возмутился и пресёк его неблагочестивое поведение. Но этот КГБ-ист, когда впоследствии пошёл на повышение в Москву, всё-таки посадил отца Иоанна в тюрьму. Монахи были разогнаны; в соборе устроили планетарий или клуб; в братских корпусах разместили санаторий. Где раньше находилась братия, там отдыхающие наслаждались земной жизнью, не подозревая о том, что здесь святое место; что там подвизались подвижники, которые прославлены были уже в наше время. Сам отец Иоанн был прославлен при возобновлении жизни этого монастыря. Его нетленные мощи потом извлекли из деревни Покровское и причислили к лику святых.
Этот старец и благословил меня поступить в Псково-Печерский монастырь. Он сказал не идти ни в какие другие монастыри, ни в какие семинарии. Он предвидел то, что в этих семинариях и академиях в советское время присутствовали посланники комсомольских и партийных организаций, чтобы внедряться в церковное лоно. Выполняя послушание государственное, они несли и церковное — конечно, все доносы они передавали в органы КГБ.
Отец Иаков, сталкивались ли вы лично с давлением атеистических властей, обращались ли к вам органы КГБ?
За мою службу здесь, в монастыре, я сам видел соглядатаев, которые следили за порядком и за поведением, за всей атмосферой в монастыре. Они присутствовали, даже не скрываясь, на площади и территории монастыря, а потом докладывали всё в соответствующие органы. Сам отец Алипий это присутствие знал, видел, и понимал, что против такого положения нельзя никуда ни обратиться, ни посодействовать, чтобы не мешали церковной жизни в монастыре, чтобы не мешали соблюдению устава. Многие вещи он мне рассказывал, когда я был у него келейником. Он поручал мне не вмешиваться ни в какие интриги, ни в какие вмешательства и присутствие этих работников.
Одно время к отцу Алипию приходили художники. Поскольку он сам был художником, он привлекал к себе студентов; многим давал рекомендации и поручения писать иконы. Они их приносили в монастырь, может быть, за какое-нибудь вознаграждение. Он собирал очень много таких икон и художественных произведений, за которыми следили эти все осведомители.
Однажды меня пригласили в органы КГБ в Печорах, напротив центральной городской водокачки. Начали спрашивать, не раздавал ли отец Алипий иконы. Я, будучи келейником, присутствовал при всех этих моментах. Оказывается, как я потом узнал, органы КГБ арестовали несколько художников, которые имели при себе какие-то художественные произведения. Мне, конечно, никто об этом не докладывал и не говорил, но в общих чертах я себе представляю, что они хотели их изобличить, наказать, статью им приписать, что они обворовали монастырь. Но отец Алипий мог дать и благословение, и подарки, которые ценности особой не представляли. Это современное письмо, которое приносили отцу Алипию за вознаграждение. А он этим художникам, может быть, что-то и давал взамен того, что они приносили.
Я так и сказал, что отец Алипий никому так просто ничего не давал, а благословлял только ради того, что человек-благодетель принёс свои произведения в монастырь. На этом моя встреча закончилась. То есть я не дал повода для осуждения этих пойманных художников. Позже отец Алипий мне рассказал, что есть многие вещи, происходившие в стенах этого монастыря, которые мы не можем и не имеем права знать. Сам отец Алипий подвергался очень многим репрессиям и обвинениям. Он сам лично мне говорил, что у него было 33 судебных процесса, результат которых мог быть такой, что его могли бы посадить в тюрьму. Но в результате того, что он имел святой ум и рассудительность, разум, данный ему Богом, он при допросах не только себя не защищал, но и обвинял тех, которые были его обвинителями, готовые приписать ему какие-то преступные действия. Он всегда выходил победителем в этих «сражениях», судебных процессах; его не могли фактически ничем привлечь к ответственности и дать какую-то там статью.
Было очень много покушений на самого отца Алипия — в том смысле, что нужно было монастырь закрыть, для чего присылали гонцов из Москвы. Верующие, чтобы тайно здесь исповедоваться и причащаться, к отцу Алипию приходили, и он знакомился с ними. Были и студенты, и корреспонденты бывали у него ради того, чтобы сохранить монастырь. Однажды, когда пришли забрать ключи от монастыря и от всех церквей, отца Алипия кто-то предупредил из Москвы. Все эти посещения от высшего руководства нашей страны он обнародовал, в том числе и за границей.
Однажды пришли к нему, поднялись на второй этаж дома наместника. Келейником у него был отец Корнилий, который истопником был: приносил дрова, колол, топил печи и камин. Когда он доложил отцу Алипию, что прибыли такие-то, он попросил отца Корнилия принести топор, который недалеко на лестнице лежал; взял этот топор, положил отцу Корнилию на плечо лезвием вперёд и сказал: «Иди с этим топором, открой дверь и скажи, что отец Алипий сказал, чтобы вы уходили». Они, конечно, испугались и ушли. На этом всё и закончилось.
Приходили посланники с указами и от Хрущева, и от других. Когда принесли указ о закрытии монастыря, он потребовал документ и в присутствии этих же неблаговидных посетителей разорвал указ и бросил в камин. То есть всё, что было на бумаге, он превратил в пепел. За эти поступки он мог, конечно, понести наказание. Но он защищал братию монастыря, а основной процент братии были фронтовики, которые имели награды.
Сам лично отец Алипий защищал Родину, получил ранение и контузию, впоследствии чего он не мог спать. У него в лежачем положении сердце останавливалось; поэтому он никогда не спал и всю ночь напролёт проводил в молитве и за сохранение монастыря, и за братию. О всех событиях, происходивших в монастыре и в стране, он был в курсе дела и мог заранее устранить какой-то конфликт, который бы привёл к плачевному исходу. Однажды к отцу Алипию пришёл участковый, когда он сидел вместе с псковскими инженерами по реставрации храмов монастыря и стен. Они обсуждали какие-то чертежи. Этот уполномоченный и начал спрашивать отца Алипия: «А откуда вы стройматериалы берёте, балки для восстановления крепостных стен?» И отец Алипий, без задней мысли, не опасаясь ничего, сказал, что в таком-то колхозе заказал, где ему нарубили бревен. Участковый раскрывает папку: «Ну, а теперь запротоколируем». Отец Алипий возмутился: «Никаких протоколов! Убирайся вон! Никакого разговора с тобой не будет! С тобой по-хорошему, по-человечески, а ты по-басурмански!» Прогнал его, и на этом закончилось. Могли бы председателя этого колхоза подвести под статью и посадить из-за того, что он монастырю помогал.
Отец Алипий поступил благоразумнейшим образом. Почему? Потому что старец преподобный Симеон сказал: «Не бойся никого и ничего! Божия Матерь будет защищать монастырь, и никогда его не закроют!» Он, конечно, послушал отца Симеона и поступал так, как подобает воину Христову и воину нашей страны для защиты от всяких репрессий и всяких унижений и уничтожений. Сколько монастырей было разрушено! Погибали и монахи, и священники, и церкви взрывали, поджигали. И монастыри только сохранились в количестве не более пяти-семи в нашей России — это по сравнению с теми годами, когда ещё были уцелевшие до революции и после революции. А при Хрущеве ещё больше монастырей и храмов было разрушено. Это было очень плачевно.
Отче, когда вы только пришли сюда, в Псково-Печерский монастырь, какие у вас были самые первые послушания?
Первое послушание – церковное; второе – кочегар. Под мостом вот там идет дорога, и там двухэтажное здание (архиерейский дом – прим.). Там есть дверь в полуподвальное помещение, там котельная, я там кочегарил. А потом, буквально через год отец Алипий меня, когда его келейник уехал в отпуск, пригласил у него келейничать. Ну, а потом меня, конечно, рукоположили во диакона. Я нёс разные послушания в монастыре. И кузнецом, и сварщиком, и плотником, и кочегаром. Что ещё? Ну, перечислять не буду все. С водопроводом занимался. Сам Михайловский собор утеплен и отреставрирован был где-то 1976-1977 годах. Батареи не поставили на стенах, а отопление проведено было под полом, то есть рылись траншеи, они бетонировались, и в них укладывались трубы. А котельная была за братской трапезной, где коридорчик с улицы, там сейчас дрова для кухни хранят. Я там сварил котел для отопления, потом провел трубы вдоль братского корпуса, потом под Благовещенским храмом, потом под Сретенским, вышел в том районе, где дорога около колодца проходит (первая дверь рядом с красными воротами во двор дома наместника, там котельная была, ею отапливался наместничий дом). Туда заведены были трубы, а потом мимо этого здания туда наверх вдоль крытой лестницы за паперть, а потом за папертью поворачивали и заводили трубы в храм. Всё это делалось с моей помощью.
Отец Иаков, скажите несколько слов о наших старцах, духовниках.
Я приехал в 1969 году, а в 1967-м сюда поступил отец Иоанн (Крестьянкин) — то есть буквально через год после него я приехал. А отец Алипий – за десять лет до моего приезда, в 1958 году сюда был назначен из Троице-Сергиевой лавры. Потом уже отец Савва (схиигумен Савва (Остапенко) – прим.) — его прислали тоже из Лавры, потому что там он много народа собирал вокруг себя. Стали притеснять старцев, к которым чада духовные так прилипали, что не давали по двору пройти! Отец Адриан (архимандрит Адриан (Кирсанов) – прим.) тоже в Лавре одну из таких сановитых особ исцелил от беснования, а потом всё это распространилось. Узнали, что такой-то старец или не старец… безграмотный человечек такую силу имел, что даже бесами управлял. Поэтому его сюда, на окраину России, прислали в наш монастырь. И конечно, все духовные чада и все, которые знали о нём, стали сюда приезжать; монастырь стал процветать. Стало лучше и снабжение, потому что жертвовали: деньги привозили и по почте присылали. Чад духовных отца Адриана и отца Саввы здесь было очень много. Однажды была даже статья в печорской газете — какую-то клевету там придумали. Сколотили компрометирующую статью о нашем монастыре. А когда выпустили эту газету, её повезли в другие города, в Москву — и все узнали про монастырь! Получилось, что невольно само руководство Печор в лице типографии сделало рекламу, что монастырь существует; что он живой; что он никогда не закрывался. То есть никто не читал о том, что кто-то там какую-то клевету на монастырь возвёл, а узнали просто о существовании монастыря. Вот такое время было! Просто удивительно, что Господь так прославляет святыню и старцев, молитвенников, которые могли бы помогать верующим, нуждающимся в помощи, в духовной помощи. О существовании монастыря узнали через очерк в газете.
Самого отца Иоанна (Крестьянкина) посадили в тюрьму по клевете. Потом он мне говорил: «Ты знаешь, я приобрёл такую молитву там, какую никогда бы я в миру не приобрёл!» Он показал такую молитву. Мы говорим об Иисусовой молитве. Иисусова молитва само собой, или просто «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь». А он мне говорит: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного» — не обязательно креститься. Мысленно ты крестишься с этой молитвой и делаешь мысленный поклон». Ты не можешь где-то в транспорте поклоны класть, и отец Иоанн в тюрьме не будет там стоять среди своих сокамерников крест налагать и всё такое. Вот он молился, и крестное знамение на себя он накладывал мысленно. Он приобрёл практику Иисусовой молитвы именно своим настойчивым и таким смиренным духом, что раз Господь допустил, то, значит, тому и быть. Он говорил, что молился и за прокурора, и за судью, которые были на судебном процессе; и за того, который его предал — за доносчика. Это тоже собрат был, священнослужитель — он доносил КГБ-истам, чтобы какую-то статью ему пришить. Он их никогда не порицал, а только молился о своих врагах, как Господь и заповедовал.
Так что здесь, как владыка Тихон написал, «несвятые святые»! На каждом шагу вся братия была святая! Те времена, которые я застал – послевоенные — вся братия была ещё фронтовики! Вот отец Иероним (архимандрит Иероним (Тихомиров) – прим.) — келарь, он тоже в первые дни войны был ранен, буквально ни в кого не успел стрельнуть, как ему раздробило пятку, и он всю жизнь промучился. Но он скрывал это, старался идти и не хромать. Он жил там, где сейчас посудомойка, а за ним — отец Савва. А я, когда посещал его в келье, видел, что он, конечно, страдал. Отец Анатолий (иеродиакон Анатолий (Семенов) – прим.) он был уставщиком братского хора; у него не было руки по локоть — тоже на фронте её потерял. Фронтовики были и в том доме за мостом, где жил монах отец Макарий — он как призвался с первых дней, так до последнего дня воевал. Как воевал – он никому не рассказывал. Он никому никогда ничего не говорил! Ничего! Он в церковной лавке был, иконочки клеил, за свечным ящиком стоял (что мог по послушанию делать). Никогда не услышишь слова — как будто это просто тень ходит! Только своё послушание! Рядом с ним жил в том же доме, через две кельи, звонарь отец Алексий. Отец Макарий такой смиренный был — это просто ходячая тень. И отец Антипа (архимандрит Антипа (Михайлов) –прим.) фронтовик был, и отец Никон в блокаду Ленинграда еле живой остался. То есть вся братия до единого была фронтовики! Я никого не знаю, которые бы не были на фронте. Все были фронтовики! И это заслуга того, что Господь призывает, изменяет. Сам отец Алипий тоже никогда не старался ни монашествовать, ни священником быть. Он пошёл на фронт, а потом дал обет Богу, что пойдет в монастырь, если останется в живых. И прямо с фронта в Троице-Сергиеву лавру уехал.
Отец Иаков, а кто был вашим восприемником при монашеском постриге?
Отец Афиноген (схиархимандрит Агапий (Агапов) – прим.). Да, он жил там, где сейчас отец Филарет живет. Эконом там жил, и там ещё одна келейка была. И там собирались бесноватые, которые приходили сюда в монастырь на так называемую «отчитку»; он в своей келье отчитывал этих болящих. Заклинательные молитвы там были. Частично, конечно, люди приносили пожертвования монастырю — так был доход для монастыря. Сам процесс этого отчитывания был отрезвляющим для присутствующих. Человек, живя в миру, видит те моменты, когда бесноватые совершают неестественные поступки, которые никогда не совершили бы где-то там в миру. Конечно, он им помогал и своей молитвой, и отчиткой.
Отец Афиноген тоже был репрессирован, в ссылке был. Он мне лично об этом говорил. Как-то сидели мы в Успенском соборе за ранней литургией, и во время чтения часов он присел рядом с престолом, и потирает ручки свои. Я тоже так часто потираю. От трудов тяжелых, конечно, не выдерживают ни кости, ни мышцы, ни сухожилия. И вот он сидит, на ручках у него пальцы искорёженные — видно, что травмированные были. Я говорю: «Батюшка, болят ручки?» А он говорит: «Да. Так заставляли таскать камни громадные, что у меня пальцы ломались». Никаких средств лечения не было, никаких врачей не было в тюрьме. Там как заживёт палец криво, так и оставался навсегда. Он такого роста был — как я, маленький; голос у него был тихонький; он всегда в Успенском храме служил. Но он не подавал виду, что у него там что-то болит или ещё чего-то. Просто он себя выдал, что пальчики болят, потирая их, потому что кровь плохо циркулирует, и пальцы немеют из-за травмирования (они поломаны были). Это был тот подвижник, который ни на кого не обижался и никого плохим словом не вспоминал! Единственное, что он лично мне сказал — там заставляли таскать такие большие камни, что у человека ломались пальцы. Никого там не били, а просто заставляли. Ну, что маленькому человеку?! Заставь его глыбу больше своего веса ворочать!
Отец Иаков, какие духовные советы и наставления старцев вам особенно запомнились?
Ну, как духовные… Духовные наставления – это, как обычно, послушания нести; это главное, потом и церковное послушание. Я просто удивлялся выносливости отца Алипия, его трезвому уму. Ему не нужно было мне что-то говорить, я просто на примере учился. На примере старцев. Вот отец Нафанаил, казначей (архимандрит Нафанаил (Поспелов) – прим.) — он тоже был фронтовик, на аэродроме обслуживал технику; награды получил. И вот он идет по тропинке, нашёл гвоздик и говорит: «Вот это – монастырская копейка. Не проходи мимо копейки! Миллион без копейки уже не миллион, поэтому каждую копейку нужно беречь». Каждый гвоздик подбери и положи на своё место, он пригодится в будущем. То есть он со смирением, не то чтобы там отчитывает меня: «Почему ты не поднял гвоздь?!». Он сам поднял и объяснил нам, молодым послушникам, как нужно в монастыре жить. Не просто расточительно. Послушание послушанием, но ты должен себя вести так, как будто ты своё родное не расточаешь, не уничтожаешь, а созидаешь. Ты собираешь даже гвоздики. Вот тебе пример! На одном гвозде – и на всю жизнь! Всю жизнь буду помнить, что нужно быть не расточительным. Не то чтобы скупердяйство — нет, это совсем другое. Потому что жить и не расточать – это одно, а жить на широкую ногу – это уже другое: у меня много, я могу и туда, и сюда, и разбросить, и у меня не оскудеет. Придёт такое время – оскудеешь! Останется только одна гробовая доска и два квадратных метра земли. Вот твоё достояние. То есть нужно жить не только для себя, а в основном для кого-то, для чего-то. Пришёл в монастырь – не для себя же пришёл. Это понятно, что спасать свою душу и грехи замаливать. А главное – ты должен обслуживать братию, которая такая же, как ты. И такая немощная. Ты молодой, можешь ещё какие-то труды своими руками понести, и ты обслуживаешь старую братию, которая не может уже носить ничего.
А как они посещали храм! Вот на отца Иоанна смотришь: бежит, а так сам еле ходит! А он не подаёт виду, что он плохо себя чувствует, бежит! Отец Афиноген старенький; отец Иероним – нога больная, пятка раздроблена, а он всё равно идёт служить. Вот этот пример показывает нам, молодой братии, как правильно жить: никаких себе поблажек не делать. Можешь идти – иди, скрепя сердце, как бы там ни было. Заболел, лежачий – тогда дело другое. Вот отец Анатолий – он пришёл после литургии в будни на кухню — там выдавали кусочек хлебушка, как раз испекли в пекарне свежий хлеб в ночную смену. Он взял картошки, свёклы и кусочек хлеба. А хлеб такой мягкий, ещё горячий. Он пришёл в келью и этот свежий хлеб съел, но через некоторое время у него появились сильные боли в животе. Ему скорую помощь вызвали, потому что он задыхался. Всё! Уже тут, как говорится, ничем не поможешь. У нас в Печорах был врач — Георгий Васильевич Улле, по национальности немец, но очень хороший верующий человек. В некоторые моменты он даже приходил в монастырь тайком, потому что весь город к нему ходил. И вот только привезли в больницу отца Анатолия, он начал его расспрашивать. И говорит: «А! Хлебушек горячий! Давай на операцию!» Разрезали живот – заворот кишок. Его спасли, он ещё десять лет жил. Георгий Васильевич известный был, к нему все приходили; я тоже приходил. И что интересно, он всё бросал и смотрел только монахов, всё быстро-быстро, чтобы меньше маячили в больнице. На него тоже клепали доносы. Это мы сейчас вольно так живем, а тогда шагнул – всё, тебя уже зафиксировали, хотя ни телефонов, никаких видеокамер не было. В России же раньше телефонов не было, а когда я в Грецию приехал, то там даже школьники с телефонами бегали, а это был 1987 год! Времена меняются, границы открылись — и поехали.
Отче, как вы приехали на Святую Гору? Как проходила процедура оформления документов? Почему вы решили покинуть Советский Союз?
Я уехал в 1987 году пополнить наш Русский Пантелеимонов монастырь на Святой Горе Афон, в Греции. В 1975 году туда направили группу наших монахов, но я тогда не смог по здоровью поехать. Потом уже, когда проблема со здоровьем решилась, я подал прошение, чтобы уехать в Грецию, пополнить наш монастырь, потому что там оставались считанные монахи. Я ждал визу не больше-не меньше пять лет. Эта виза, конечно, мне досталась горькими трудами. Но благодаря Богу, молитвами Пресвятой Богородицы и старца Симеона мы с отцом Виталием уехали. Наша группа была из восьми человек: из Троице-Сергиевой Лавры, Почаева, Одессы. Из нашего монастыря нас трое было. На тот момент братии в монастыре было всего восемнадцать человек; половина из них – старики, которые уже при мне поумирали.
Если бы не было пополнения, то монастырь отошёл бы в греческое владение. То есть само управление Афона не оставляет монастыри без надзора и попечения, без поселения братии. Поэтому в любой монастырь, если он опустошается, поселяются сами греки. Так же было в Андреевском скиту близ Кареи (столица Афонской монашеской республики – прим.), где подвизались многие наши русские; но из-за того, что никого из братии там не осталось, там поселились греки. Будучи там, я, конечно, применял навыки, которые приобрёл в монастыре: в реставрации; в трудах, которые нужны каждому хозяйству. В нашем Пантелеимоновском монастыре до революции насчитывалось более двух тысяч братии, не считая паломников и временно прибывающих туда трудников.
И несмотря на такое количество братии, очень сильно процветало благочестие; очень много подвижников было, в том числе старец Силуан и другие подвижники, которые, видя подвиги старших братьев, тоже брали пример и умножали свои молитвы. И трудились! А труд очень был тяжелый: надо было и в каменоломнях работать, и камни ворочать, и тесать, и строить большие пятиэтажные корпуса. Строительство в то время достигало такого уровня, что это не сравнимо даже с современными технологиями строительства пятиэтажных зданий. Там были землетрясения ещё до войны, в 1937 году, и ни одно здание не разрушилось. А после войны, где-то в 1948-49 годах, там даже колокола зазвенели всеми языками. То есть так колокольня колебалась, что раскачивался не сам колокол, а языки, как будто там человеческая рука била по этим колоколам. И никто из братии, конечно, никуда не уходил.
Строительство было очень разумное. Сам раствор был из глины и извести; цемент там отсутствовал — только глина, песок и известь. И вставляли в эти стены так называемые «капрули» — каштановые бруски, которые соединялись замками между собой и скрепляли сами стены. Вот поэтому ни одной трещины в зданиях не было. Пятиэтажные здания выдержали большие колебания. Это о чём говорит? О том, что монахи не только как молитвенники, но и как труженики очень грамотные и рассудительные. Много мастерских там было: и кузнечный цех, и деревообрабатывающий, и металлообрабатывающий, и фрезерные, и сверлильные, строгальные станки. Сам наш Пантелеимоновский монастырь много помогал братии, которые жили в пустынях — келлиотам, у которых не было никаких средств к существованию. Они приходили в монастырь, где каждый день по окончании рабочего дня при выходе из монастыря им вручали паёк: хлеб, масло, сахар и другие продукты. И платили по червонцу золотом. Это давало стимул к тому, что сам Афон не оскудевал, а наоборот, число братии увеличивалось.
По статистике, до революции русского населения на Святой Горе насчитывалось около пяти тысяч. В самом монастыре было две тысячи, не считая послушников. Это говорит о том, что благочестие в России было очень распространено. Доходило до того, что в маленьких, узеньких кельях негде было поставить койку. Ставили козлики, которые сами монахи изготавливали, на которые клали щит. На этот щит ложились, подстилая редушку какую-нибудь, а утром вставали, поднимали эту доску к стенке, козлы отставляли и могли пройти по келье, чтобы выйти на послушание или на службу.
На Афоне в нашем монастыре проходило ежедневно тридцать литургий, чтобы удовлетворить все потребности двухтысячного населения, братии. Они причащались, конечно, не каждый день, но ради того, что кто-то причащался чаще, кто-то меньше, храмы были на каждом этаже. Пятиэтажный корпус имеет два подъезда. В одном подъезде пять приделов, в другом пять. И в других корпусах так же. Это, не считая больших храмов — таких как Пантелеимоновский собор, Успенский, Митрофановский, Святительский храм, Покровский. На каждом этаже находился один из параклисов (часовня – прим.), где братия имела возможность молиться, а потом идти на послушания.
Снабжение монастыря было самостоятельным. Монастырь имел метохи за пределами Афона — это участки, которые в своё время старцы покупали за присланные из России деньги. На этих землях строили маленькие церквушки, корпуса, выращивали масличные и цитрусовые деревья. Монастырь получал от них маленький доход; в основном были пожертвования из России. Каждую неделю из Одессы приплывал на Афон паломнический корабль, привозил стройматериалы и паломников. Потом этот корабль плыл дальше, в Палестину -то есть по святым местам. Сама эта паломническая организация, которая шла из Одессы до Палестины с заездом на Афон, приносила двойную пользу. Монастырь и ремонтировался, и паломников привозили каждую неделю. И даже большой колокол, который был установлен на колокольне, тоже привезли из России. Но первый корабль с колоколом попал в шторм, крепление не выдержало, корабль накренился и колокол утонул. Потом его так и не смогли достать, привезли колокол поменьше размером и установили на колокольне. Часы установили; куранты показывают время на все четыре стороны, как кремлевские куранты.
Я, по своей грамотности и своему опыту, знаю, что такое иметь в распоряжении монастыря водопровод, пожарные возможности, обеспечение. Всё, что нужно, было. Даже больничный корпус имели; доктора из России приезжали в монастырь (и зубопротезные, и другие доктора), которые лечили старцев. Обслуживание братии, даже престарелой и немощной, давала возможность человеку как-то слышать службу, молиться. Его не увозили никуда из монастыря — ни в Фессалоники, ни в больницы; братия лечилась в самом монастыре. И это очень похвально тем, что многие братья смущаются, что нужно ехать в больницы и там встречаться с мирскими. А человек, проживший на Афоне шестьдесят, а то и больше лет, мог ни разу не видеть мирских людей. Это не только отшельники. Женщин, там никогда и не было. Дай Бог, чтобы их там и не было, потому что искушение в самом большом проценте заключается именно в мирских посещениях женского пола. И сама Греция воюет, конечно, с Европой, которая выступает за то, чтобы на Афоне возобновить туристическое посещение всех подряд, включая и женщин, и детей. Пока сами греки боятся приступить к этому, потому что знают, что, если появятся женщины на Афоне, то все монахи разбегутся и унесут все святыни, которые находятся в каждом монастыре. А мощей, святынь, и икон, в том числе чудотворных, очень много; они исчисляются сотнями и в течение двух тысяч лет собирались со всего православного мира: из Европы, Азии; из тех мест, где Спаситель жил и страдал за нас, и погребён был, и воскрес. Это дает стимул к тому, что Афон является колыбелью православия на всём земном шаре. Поэтому сами греки боятся допустить этот момент, потому что будет катастрофа. Если там появятся туристы, — всё, Афон будет обезличен и погибнет. Старцы говорят, что, если Иверская икона из монастыря Иверского уйдет, все монахи должны разбежаться, потому что придёт антихрист даже на Афон.
Я не горжусь тем, что я пробыл там больше двадцати лет. Я многое узнал, многое перенял, многому научился, много познал того, что в России – это одно, а другое дело – там. Когда я приехал в первый раз в отпуск в 1995 году в Россию, то увидел столько храмов возрождённых, столько монастырей открытых! Я, конечно, стал ездить некоторое время по открывшимся монастырям, которые до моего отъезда на Афон ещё не были открыты. Я радовался тому, что эпоха богоборческого влияния на Русскую Церковь закончилась.
Этими словами я хочу дать наставление будущему поколению: никогда, ни при каких условиях не изменять Родине и не изменять Православию. Потому что Православие перешло к нам от греков, от Византии, и дало нам стимул развиться больше, чем сами греки.
Благочестие, конечно, в Греции продолжает существовать: и святыни, и старцы, и молитвенники в лице отца Паисия, который прожил всю жизнь на Афоне. Кстати, он был даже учеником и келейником нашего русского подвижника отца Тихона, иеромонаха, который всю жизнь прожил на Афоне. И хотя он мало знал греческих слов, но старец Паисий так к нему привык и понимал даже без слов. Он всегда ему угождал и помогал уже в старческих летах. Многим, конечно, старец Паисий и на Афоне давал свои советы, как чудотворец, молитвенник и помощник, всем нуждающимся. Кто только к нему не приезжал! Даже из Америки и Японии.
В житии старца Паисия есть такой случай: когда телефоны появились, его духовное чадо из Америки звонит ему, а он, будучи уже умершим, отвечает по телефону. Он ему дал совет, о чём он спрашивал, а потом в конце сказал: «Ты мне больше не звони. Я умер, на земле меня нет, я уже переселился в небесные обители». То есть он даже не погнушался поговорить по телефону, будучи уже умершим. Это о чём говорит? О том, что старец был великий подвижник, великий помощник всем нуждающимся. Будучи на Афоне, я много раз приезжал к нему, привозил паломников, которые из России стали приезжать после открытия границ. Он много беседовал, помогал паломникам. Старец наставлял, увещевал и пророчествовал те вещи, которые для каждого паломника были нужны. Через переводчика благословлял и помогал. Много, конечно, неизвестных подвижников на горе Афон. Много тех, которые жили в кельях как отшельники, в пещерах, каливах — то есть там, где они вообще не видели никого из мирских. Они, конечно, подвизаются, молятся и, вне зависимости от политических взглядов самой страны, всё сами знают, видят и понимают даже без средств массовой информации. Не было ни телефонов, ни телевизоров тем более, потому что электричества в пещерах не бывает; в кельях отшельники живут сами по себе. Маленький клочок земли, буквально пару квадратных метров монах себе возделывал, а так в основном старцы питались кореньями, каштанами, орехами, которые произрастают на Афоне. Много заготавливали каштанов на весь год. Каштан не портится, он высыхает, а потом его можно варить и употреблять в пищу. Им питаются и зверюшки, кабаны, лоси, даже лисицы. Некоторые места есть даже не посещаемые человеком. Там есть большие ущелья, куда невозможно проникнуть, потому что заросли такие густые, что даже зверюшка не может пройти.
Пока Россия существует, пока Афон существует, и туда женская нога не ступает, Афон будет ещё существовать. Бог в помощь всем! Дай Бог всем здоровья и памяти о наших прожитых испытаниях за нашу Русь, потому что много тех пострадавших, которые восполнили число отпавших ангелов, бесов, которых Господь низверг с небес. Восполняется кем и чем? Именно подвижниками, мучениками, которые в наши времена восполняют это число отпавших ангелов. И мы должны тоже стараться восполнять ангельское присутствие.
Спаси Господи, отец Иаков!
