В Псково-Печерской духовной семинарии по благословению митрополита Псковского и Порховского Тихона начался курс лекций о священстве, предназначенный для клириков Псковской епархии и семинаристов. Курс читает библеист, миссионер и богослов протоиерей Геннадий Фаст. По определению самого отца Геннадия, это «не учебный курс, а беседы пастыря с другими пастырями и с теми, кто готовится стать таковыми». Мы предлагаем вашему вниманию вторую лекцию цикла.
От патриархального священства к левитскому служению
Я постараюсь высветить некоторые идеи левитского священства, которые нам, священникам Нового Завета, тоже очень важно знать
В прошлый раз мы говорили о патриархальном служении до Моисея. Наша сегодняшняя тема – левитское служение. Это библейская историческая тема, но, естественно, я не буду излагать подробно ни текст Писания, ни историю. Это выходит за рамки наших встреч. Я постараюсь высветить некоторые мысли, идеи того древнего левитского священства, которые нам, христианским священникам Нового Завета, тоже очень важно знать.
Происходит резкий перелом: во времена патриархального священства никаких священников не было, жертвы и молитвы Всевышнему приносили отцы семейств. И эта форма священства при Моисее у горы Синайской заменяется на статусное, если хотите, профессиональное священство. Для этого выделяется одно из колен, колено Левия, и устанавливается левитское священство. Священник по-еврейски – «кохен», «коген». Отсюда наши фамилии Коган, Коганович и так далее. Это потомки древних священников, потомки Аарона. И теперь уже не отец семейства приносит жертву. Отец семейства идет в храм, которым сначала была переносная скиния (а потом уже появился Иерусалимский стационарный храм), и там установленный и посвященный священник будет приносить жертвы. Причем не посвященному установленному священнику жертвы приносить уже возбраняется и даже строго запрещается.
Назову некоторые идеи, неразрывно связанные с левитским служением. Во-первых, идея возмещения, по латыни – «сатисфакция» (слово, которое нам, православным, не нравится). Оно пришло из средневекового схоластического богословия. Но это идея священству внутренне очень присуща. Мы немножко поговорим о ней позже.
Другая идея – это сакральность или, если по-гречески, мистичность, но это слово отзывается несколько иными смысловыми оттенками. В самой идее жертвы есть некая сакральность.
«Пастыри должны быть и адвокатами, и терапевтами»
В наше время в Русской Православной Церкви все еще происходит и набирает резкие обороты дискуссия (а началась она, кстати, больше ста лет назад): у нас принято в большинстве своем ругать так называемую юридическую теорию спасения, говорить, что это неправильно и чуть ли не ересь. Понимать это надо по-другому – как исцеление от грехов, а не как возместительную жертву за грех. Одно и то же явление должно рассматриваться нами в разных понятийных системах, если мы хотим его познать. Вот, например, в той же физике всякое явление рассматривается или в той, или в другой системе координат, и выглядит оно тогда очень по-разному. И нельзя, находясь в одной системе координат, говорить: «А вот в той системе координат у них неверно!» Одно восполняет другое.
В юридической системе координат грех – это преступление. И за него должно быть некое жертвовозмещение, чтобы освободиться
Так вот, в богословии есть такая система координат – юридическая. И в юридической системе координат грех – это преступление, за него бывает наказание. И вот тут должно быть некое возмещение, жертвовозмещение, чтобы освободиться. Это юридическая концепция. Есть другая система координат – терапевтическая, то есть речь идет о целительстве. И в таком случае грех – это болезнь, а спасение – это исцеление от болезни. И тот, кто придерживается терапевтической позиции (а в Московских духовных семинарии и академии в основном так), они юридическую отметают как неверную. Это однобокий подход. Верно и то, и другое. Наше богословие XVIII–XIX веков преимущественно стояло как раз на юридической позиции, и в прекраснейших богословских пособиях, начиная с Филарета Московского, Макария, именно она доминирует. Терапевтическая позиция стала доминировать после.
Кстати, давайте еще чуть-чуть порассуждаем. Представьте себе, если правильно только юридическое. Юридическое – это так: человек совершил преступление, попал в тюрьму. Ну и как ему спастись? Его надо отпустить на свободу. Да, но он же больной, на свободу-то он выпущен, но на свободе он больной. Давайте возьмем другую систему, терапевтическую. Больного надо лечить. Хорошо. Больного лечим. Но и в тюрьме есть тюремная больница. Вылечили даже, но он все равно зэк. То есть больного надо еще отпустить, а отпускаемого надо вылечить. Таким образом, видите, нельзя сводить только к тому или только к другому. Вот как раз в этой антиномии и есть полнота восприятия.
Это вводные размышления, но ведь они потом входят в нашу повседневную пасторскую деятельность. И мы, пастыри, должны быть и адвокатами, и терапевтами. И та, и другая функции нам глубинно присущи. Мы должны освободить каким-то образом осужденного и нам же следует лечить болящего. И заниматься надо не одним из, а и тем, и другим. И в левитском священстве это, конечно, присутствует. Там преобладает идея возмещения.
Как появилось священство?
Как появляется само священство? Все началось с того, что израильтяне, находясь в Египте, оказались в тяжелом рабском положении, и фараон повелел повивальным бабкам уничтожать младенцев мужского пола. Но те перехитрили фараона и делать этого не стали. Тогда фараон принимает другое решение. Уже не повивальным бабкам, а всем египтянам он повелевает уничтожать новорожденных, теперь уже первенцев, сыновей. Их надо топить. Сейчас бы мы сказали, что это геноцид – страшное преступление, на которое пошли египтяне. Потом Бог выводит израильский народ и совершает это путем десятой казни, когда погибают все первенцы египетские.
В случае с египетскими казнями сработал закон возмещения: зло, которое ты причиняешь, рано или поздно возвращается к тебе же
Кстати, сейчас очень многие возмущаются: как так? Что это за цена освобождения, что египтяне – от фараона до простеца и даже до раба, до скота – должны были лишиться своих первенцев? Здесь сработала идея возмещения. То, что они причиняли израильтянам, они должны теперь ощутить на самих себе. Это закон бумеранга: им вернулось то, что они делали сами. Таким образом, это не просто способ жестоко надавить на египтян, чтобы они отпустили израильтян. А здесь работает как раз закон сатисфакции, закон возмещения: зло, которое ты причиняешь, рано или поздно возвращается к тебе же.
Хорошо, Израиль на свободе. Они теперь в пустыне – зато на свободе. И тут Бог говорит со своим народом: «А вот теперь – освяти». Освяти – это отдели. Это, кстати, очень важный момент. В нашем православном понимании очень часто святой – безгрешный. Это абсолютно неправильное понимание. Святой – это отделенный. כקדוש – это отделить, отрезать, выделить и отдать Богу. Для обычного употребления непригодно, принадлежит теперь только Богу. То есть святой – это Божий. И противоположный святому – не грешный, а профанный, мирской. Противоположный грешному – праведный. Праведность – грех. Святость – мир. Освяти – отдели и отдай: «Освяти (т.е. отдели) Мне каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между сынами Израилевыми, от человека до скота, [потому что] Мои они» (Исх. 13: 2)», – говорит Бог. То есть вы оказались на свободе ценой того, что египтяне лишились своих первенцев, теперь отдайте мне их, своих. Смотрите, опять срабатывает этот же закон. И теперь уже израильтяне должны вернуть Богу своих первенцев.
Когда Бог заключил Ветхий Завет у подножия Израиля с народом, то Моисей позвал юношей. Это 24-я глава Исхода. Велел им принести жертву. А уже эту жертвенную кровь он частично возлил на жертвенник, а частично окропил ею народ, произнося слова, которые нам очень хорошо знакомы, но с одним словом-вставкой, которого у Моисея нет. Моисей говорит: «Сия есть кровь Завета, за вас изливаемая» (Исх. 24: 8). Мы уже все узнали, только у нас появится слово «Нового». То есть эти слова не на пустом месте на Тайной Вечери появились. Кто же эти юноши, которые приносят жертву? Больше они никогда не появятся в Священном Писании. Больше о них нигде не будет никакого упоминания.
В этот момент Аарон и его сыновья еще не были посвящены в священство. Еще не было левитского священства. Это были как раз первенцы: «Мои они», – говорит Бог. То есть был краткий момент, когда Богу служили эти первенцы. Значит, им нечего будет жертвовать этому колену, но они будут приносить в жертву то, что приносят те, у кого есть земля и скот. Таким образом было установлено левитское священство. Это каста священников, приносящих жертву Богу, предстоящих пред Богом за народ. И доминирует здесь идея возмещения.
Как жертва возмещения стала жертвой любви
В Новом Завете это тоже будет, но только там жертва возмещения становится жертвой любви. Не равное за равное. Можно такую тавтологию произнести: любовью возмещается возмещение. То есть теперь вместо того, чтобы за зло воздавать добро, будет любовь. И у нас уже теперь не экономика, не арифметика, не «равное за равное», а жертва любви. Жертва любви не знает арифметики, она не знает никаких подсчетов. И новозаветный священник отличается от ветхозаветного именно тем, что он приносит не жертву возмещения, а жертву любви. Хотя можно сказать, что это и жертва возмещения. Только мы возмещаем теперь не добрыми делами, не отсечением от своего имущества, в конце концов, не деньгами. «Как только монета в блюде зазвенит, душа на небо полетит», – помним этого безобразного торговца индульгенциями. Не так действует жертва любви. Вся жизнь христианского православного священника – это жертва любви. И она должна быть в основе, она должна быть ежедневной, она должна быть во всем, что мы совершаем.
Христос отдает Свою жизнь, и мы теперь приобщаемся к этой жертве не пролитием дополнительной крови, а любовью
Вот таким образом Ветхий Завет становится Новым. И мы уже говорим не «кровь Завета», а «кровь Нового Завета». Та кровь Завета была кровью возмещения, за грех должно было лишится жизни животное. Кровь Нового Завета – это жертва возмещения, только возмещением является любовь. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15: 13). И Христос отдает Свою жизнь, и мы теперь приобщаемся к этой жертве не пролитием дополнительной крови, а любовью. Поэтому, собственно, в Церкви нет и быть не может полиции и палачей. Здесь действует жертва любви.
Каждый православный священник – назорей Божий
Это посвящение Богу («Мои они») имело в Ветхом Завете еще одну форму, не форму левитского священства. Чаще всего на определенное время это мог сделать любой израильтянин. Речь идет о назорействе. Редко бывало и пожизненное назорейство. Мы знаем таких знаменитых пожизненных назореев, как Самсон, Самуил. Назорей давал обет назорейства на определенное время, это было определенное ограничение. Он не вкушал ничего от виноградной лозы (не только вина, но вообще никакого плода), он не стриг волосы и служил Богу. То есть происходило посвящение. Тут уже скорее игра слов, что Иисус – тоже Назорей: «яко Назорей наречется» (Мф. 2: 23). Но тут и Назарет, и «нецер» как «отпрыск» (см. Ис. 11), и одновременно назорейство. То есть христианский священник уподобляется ветхозаветному назорею. Мы посвящены Богу.
О монашестве говорится еще более сугубо. Говорится, что это наша десятина Богу, которую Церковь приносит Господу. И священство – это тоже есть назорейство. Кстати, в греко-русской традиции со временем (не сразу, в древности этого не было) появилась даже внешняя форма длинноволосия. Имеется в виду не борода, а волосы на голове – в уподобление древним назореям. Это не является обязательным, но является возможным. Вопрос традиции. Но более важен вопрос внутреннего содержания: каждый православный священник – назорей Божий. Обращаюсь к семинаристам: сегодня вы еще принадлежите себе. Конечно, у вас есть начальники, которых надо слушаться. Но это все-таки еще не то. С момента рукоположения мы становимся назореями.
К сожалению, в наше время священство порой считается профессией, контрактом на какое-то время
По большому счету, назореями Божиими являются все христиане. Уже в крещении мы отсекаемся от мира. «Освятился еси» в переводе на русский язык – «отделился еси». То есть отделился от мира, не принадлежит больше этому миру, а принадлежит Богу. Но в узком смысле это относится к священству, которое принадлежит Богу, служит Богу и себе больше не принадлежит. Это внутреннее самоощущение православного священника. К сожалению, в наше время мы порой наблюдаем иное, когда священство считается каким-то контрактом на какое-то время, профессией. У всех есть профессия – и у меня есть. Я священник. – Нет! Это принадлежность Богу. Вот с этим восприятием следует прожить свою жизнь каждому из нас, ступившему на этот путь. Теперь мы не принадлежим себе, как апостол Павел говорит: «Вы не свои» (1 Кор. 6: 19).
В отношение греха – священник ты или не священник – разницы ровным счетом никакой нет. Нельзя говорить, что не священникам немного грешить можно, это не так страшно, а вот батюшкам – им нельзя. Нет, в отношении греха – абсолютное равенство для всех. А вот в отношении принадлежности к служению – здесь разница есть. И мы принадлежим Ему.
Это идея возмещения, достаточно юридическая и одновременно очень святая. Священник – отделенный, Богу принадлежащий.
«Прикосновение к миру иному – это страшно»
Вторая идея – это сакральность. Сакральный (греч. «мистикос») – это таинство, это неотмирность. Все-таки пастух, земледелец, строитель и даже ученый заняты мирским, а священник занят тем, что не от мира сего. Все, что делает священник, одной своей стороной – здесь. Все наши таинства одной своей стороной – здесь: вода, хлеб, елей, мы сами. Мы все здесь. А с другой стороны (и это понимают все), мы не здесь. И это отношение к нам в миру иногда чувствуется острее, чем внутри Церкви. Почему? У нас неблагочестивая привычка. Мы привыкли к этому и уже не замечаем. А мирские – они смотрят на нас строго, притязательно, они не хотят нас видеть мирскими. Они хотят нас видеть иными.
Помню, как-то сижу в тюремной камере с осужденными, мы читаем Библию. Мужчины. Ну, хочется же всегда говорить с людьми на их языке. И я позволил себе что-то из их жаргона, из их лексикона. И увидел их лица… Им стало так обидно, один не выдержал и сказал: «Батюшка, не надо. Так мы сами разговариваем лучше вас». То есть они не хотели меня видеть таким, какие они сами. Они хотели, чтобы с приходом священника к ним в камеру вошло что-то иное. Не от мира сего.
У священников всегда есть соблазн быть запанибрата с этим миром: «Да ты меня не бойся, да я такой же, как ты, все нормально, все будет не так уж и страшно». Пусть будет немножко страшно, потому что прикосновение к миру иному – это страшно. Потому что это та грань, где «здесь» кончается. На самом западном месте Евразии написано по-латыни: «Здесь кончается земля, здесь начинается море». Казалось бы, какая простая фраза – а мурашки. А страшно. И вдруг понимаешь – все, больше земли нет. Там совершенно иная стихия.
И вот это есть служение священника. Все земное умирает. Все. Земного больше нет. Здесь все совершенно иное.
В нашем православном мире теперь то левитское священство – это клир. Да, клирики епархии: диаконы, священники, епископы и даже иподиаконы, чтецы, певцы – все, кто причтен к этому служению. Греческое слово «клирос» переводится на русский как «жребий». То есть мы – Божий жребий.
Обычно под жребием мы подразумеваем следующее: я бросаю жребий, чтобы получить решение какого-то вопроса. Ехать – не ехать. Бросаю жребий – ехать. Поехал. Это один вариант. Есть другой вариант: на него пал жребий, значит, это теперь принадлежит ему. Более того, на него пал жребий. Это значит, он теперь принадлежит мне. Так вот мы, священники, мы – Божий жребий. Не мы бросили жребий, а Бог бросил жребий, и Божий жребий пал на нас. Вот это очень глубоко. И если я понимаю, что Божий жребий пал на меня, то есть я теперь Его клирик, уже в соответствии с этим я начинаю выстраивать и свой образ жизни, и служение, и все остальное. Вот она – сакральность.
Я священник. На меня пал жребий Божий. Я вхожу в сакральный мир, и другой жизни у меня больше нет и быть не может
Я священник. На меня пал жребий Божий. Я вхожу в сакральный мир, и это теперь моя жизнь. И другой жизни у меня больше нет и быть не может. Нет, конечно, материальная сторона никуда не исчезла: я так же ем, сплю и так далее. Но даже когда я ем и сплю – это опять Божие. Ведь можно кушать, а можно вкушать, можно спать, а можно почивать. То есть у священника даже быт, обычное, земное должно быть посвящено Богу. Всё – и внешний вид, и одеяние. Да, может быть одежда, а может быть одеяние, в этом вся разница. Одежда есть у всех, а вот одеяние – Божие. На тебя пал жребий, и ты теперь входишь в этот сакральный мир.
«Ты для этого мира больше не годишься»
И, наконец, третье – это, собственно говоря, жертва. Для чего нужна жертва? Если попытаться ответить рационально, четко, то, думаю, ничего не получится. Сформулировать рационально четкое определение жертвы навряд ли возможно. Здесь опять дело в сакральности. Цель жертвы – это поддержание святости. Народ Божий – это народ святой. Святой – опять же не означает «безгрешный». Святой – Божий, отделенный, выделенный из этого мира. В Ветхом Завете это был весь народ – потомки Авраама, Исаака, Иакова, Израиля. В Новом Завете, особенно у апостола Петра, говорится то же: «вы – род избранный, царское священство, народ святой, народ взятый в удел» (1 Пет. 2: 9). Кстати, это ощущение, к сожалению, очень слабо присутствует в христианстве. Ты со дня крещения взят в удел, ты теперь удел Божий. Ты теперь народ святой, «освятился еси», то есть отделен от этого мира. Ты ему больше не принадлежишь. Ты для этого мира больше не годишься. Ты вошел в удел Царствия Небесного, которое, по евангельским словам, переводится либо как «внутрь вас есть», либо «посреди вас есть». Верно и то, и другое. «Внутрь» – это личная, духовная жизнь, а «посреди» – это жизнь церковная.
Святость, отделенность народа в Ветхом Завете поддерживалась в первую очередь жертвоприношениями. В Новом Завете – тоже. Но это не наша сегодняшняя тема. Там речь пойдет о жертве Христа. Об этом, даст Бог, будем говорить. Ею мы взяты в удел и ею мы теперь народ Божий, народ святой.
1. Жертва всесожжения
Жертв в Ветхом Завете было пять. Казалось бы, их было очень много, но среди всего этого «очень много» все-таки есть порядок. Не так уж много: четыре кровных и одна бескровная.
Жертва всесожжения, кровная жертва. В жертву приносились всего три вида животных и два вида почти одинаковых птиц. Животные – тельцы, козы и овцы, а птицы – голуби и горлицы, это родственные птицы. Больше ничего не приносилось в жертву. Только эти чистые животные и птицы могли быть принесены в жертву Богу. Это предуказывало на пять ран Христовых. У жертвы всесожжения сжигалось все, то есть все полагалось на жертвенник и сжигалось полностью, кроме кожи. Кожа отдавалась священнику. Кровью окроплялся сам жертвенник, а сама жертва целиком и полностью сжигалась.
Даже при этой не чуждой нам повседневности все-таки наша жизнь – это всесожжение Богу
Что это означало? Во-первых, это всецелая принадлежность Богу. Жертва всесожжения могла быть принесена как за народ, так и за отдельного человека, за кого-то или даже за себя. Жертва всесожжения – это вся наша жизнь. Свеча, сгорая сама, светит другим. Свеча – это очень прекрасный символ жертвы всесожжения. Она сгорает до конца. И вся наша жизнь должна быть уподоблена свече, должна быть всесожжением Богу. Мы можем делать очень многое: ездить на море, ходить в лес, собирать грибы. Все это бывает в нашей жизни, мы же люди. Но даже при этой не чуждой нам повседневности все-таки наша жизнь – это всесожжение Богу. Степень этого всесожжения у разных – разная. Мы знаем многих святых – отшельников, затворников. Их жизнь – в буквальном смысле всесожжение Богу. Мученики, восходящие на костер, – это всесожжение Богу. Но мученичество – это один день, а всесожжение каждый день, много лет – это не меньше, чем мученичество, это великое дело. И у священника каждый день – это всесожжение Богу.
С другой стороны, на жертву всесожжения могли возлагаться руки и исповедоваться грехи, и весь грех переходил на эту жертву. Кстати, в древнерусской практике было такое: священник склонял голову, кающийся полагал свою руку на выю, на шею священника, и исповедовал свои грехи. Наверное, при этом что-то ощущалось. Мы понимаем, что жертвой является Христос, и священник в данном случае «аз же точию свидетель есмь». Но одно дело – комфортно сидеть или стоять рядом, а другое дело – когда тебе еще руку на шею положат. Хоть что-нибудь ты, по крайней мере, ощутишь. Вот это и есть всесожжение: грех перекладывается на жертву. Христос взял на себя наши грехи. А мы как священники теперь несем это служение, мы к нему приобщены, нас от него уже невозможно отделить.
2. Жертва о грехе
Вторая жертва – о грехе. Она приносилась во искупление грехов. Каких? Совершённых по неведению, по слабости. Или, например, Иов приносил жертву на всякий случай: а вдруг его дети согрешили? Мясо этой жертвы отдавалось священникам, кровь изливалась на жертвенник, а тук, жир, сжигался. У нас тоже есть покаяние в грехах, совершенных по неведению, слабости, или даже покаяние в возможных грехах.
Здесь всегда проявлялась пастырская снисходительность. Даже в годину гонений – особенно при императоре Деции в 250-х годах, когда пострадал священномученик Киприан, – очень многие отрекались. И когда гонения кончились, в Церкви встал вопрос: что делать с отреченцами? Многие стали приходить назад. И вот тут их разделили: или отречение было по немощи – в сердце человек не отрекался, а на словах из-за боли, страха – отрекался. Или же по-настоящему отрекался. Его даже, может, и не мучали при этом. Это разделялось. Одно дело – когда человек совершает какой-то грех по немощи (даже вплоть до отречения), а другое – когда он делает это искренне, даже без принуждения. Вот эта жертва о грехе – жертва слабости, неведения или возможного греха.
3. Жертва повинности
Третья жертва, близкая ко второй, – жертва повинности. Она приносилась за грех сознательный, то есть за такой, в котором ты несешь полноту вины. Внешне она приносилась точно таким же образом, как жертва за грех. Только теперь это уже была жертва за сознательно соделанный грех либо за осквернение. В Ветхом Завете очень многие вещи считались осквернением: например, прикоснуться к покойнику. Другие виды осквернений были связаны с женской нечистотой.
Грех повинности – это фактически измена крещению
Это, естественно, есть и у нас в практике, потому что бывает грех не по слабости, не по незнанию, а грех сознательный, намеренный, желаемый. Не то что тебя на это спровоцировали, а ты других на это спровоцировал, а ты сам захотел это сделать. Вот такой грех, по большому счету, в христианстве вообще должен отсутствовать. Именно к этому греху относятся слова Иоанна Богослова: «Верующий в Бога не грешит». Согласитесь, это нелегко сказать в проповеди. О мытаре нам нетрудно сказать в проповеди: «Боже, милостив буди мне грешному». А «верующий Богу не грешит» – сразу вопросы возникают: как не грешит? это о чем? А вот это о грехе повинности. Его у нас быть не должно. Мы в крещении от него отрекаемся. То есть грех повинности – это фактически измена крещению. И человек, совершивший его, уже воспринимается как изменник. И за него приносится вот эта жертва повинности. Понятно, что сейчас все эти жертвы – в новозаветном варианте, во Христе. Но они есть. И поэтому не дай Бог нам грешить грехом сознательным, грехом, за который нужна жертва повинности.
Об этом говорит Григорий Богослов. До крещения ты грешил, тебе нравилось грешить, но достаточно при крещении каплю слезную пролить – и ты омыт. А после крещения ведро слез надо. Попробуй наплакать ведро слез! То есть для крещеного человека грешить грехом повинным – это очень опасно. Кстати, именно поэтому христиане IV века откладывали крещение на потом, даже до смертного одра. Церковь в конечном счете не оправдала такую практику. Она говорила, что не крещение откладывать надо, а не грешить. Но здесь, по крайней мере, высвечивается сама эта мысль. А сейчас у нас очень легкое к этому отношение: «Да ладно, это я сейчас грешу, а потом покаюсь». С этим шутить не надо.
4. Мирная жертва
Четвертая жертва – это жертва мира, или мирная жертва. Здесь грудь и плечо животного отдавались священнику, часть сжигалась, а часть отдавалась даже приносящему жертву. Кстати, вкушалось это жертвенное мясо во дворе скинии, а позднее – в храме. То есть оно не домой уносилось, а съедалось во дворе храма. И семья священника тоже допускалась к вкушению этой жертвенной пищи. Мирная жертва приносится в благодарность, по обету и просто по радости и любви.
Мы часто молимся – за что-то, каемся – для чего-то. Но настоящая молитва – когда я просто молюсь, потому что молиться хочется
И опять, естественно, мы в христианстве ощущаем, что ежедневно в сердце христианина совершается эта мирная жертва. Благодарность, Евхаристия – это же наша главная служба. Это и есть мирная жертва – жертва радости, жертва любви. Не жертва за что-то плохое или ради чего-то (тут мы порой готовы на жертву), а просто так. Вот мы часто молимся – за что-то, каемся – для чего-то (чтобы быть здоровыми или еще для чего-нибудь). Но настоящая молитва – мирная, не за что-то и не для чего-то. Настоящая молитва – когда я просто молюсь, потому что молиться хочется. «Я уже не называю вас рабами… Я называл вас друзьями» (Ин. 15: 15), – говорит Христос. Друзья общаются не ради чего-то. Друзья общаются, потому что хочется общаться, вот и все. Можно поговорить, можно даже просто помолчать, находясь рядом. Вот это глубинно христианское состояние – состояние мирной жертвы, которая всегда должна быть на жертвеннике нашего сердца и к которой мы должны приобщать нашу паству, наших братьев и сестер о Господе, чтобы наша жертва максимально была не жертвой о грехе и повинности, а именно мирной жертвой.
5. Бескровная жертва
Наконец, пятая жертва – это жертва бескровная. В прошлый раз мы говорили, что Авель принес Богу жертву кровную. Каин принес жертву бескровную, и это, вроде, было не угодно Богу. Не вполне угодно. Жертва кровная – это значит отдать жизнь Богу. Жизнь есть кровь. Об этом говорится в Книге Левит. А жертва бескровная – это плоды земли. Ведь мы же живем на земле.
Что приносилось в жертву? Мука, пресные хлебные изделия, елей, вино и ладан. Мука, елей, вино – мы все узнаем. Это наша лития на вечерне: «Сам благослови и хлебы сия, пшеницу, вино и елей». Сходится один к одному. Наше богослужение очень глубинно укоренено в левитском богослужении. Многое оттуда позаимствовано.
Что приносилось в жертву? Мука, елей, вино – это наша лития на вечерне!
Если муку, елей и вино приносили на жертвенник, сжигали и частично употребляли в пищу, то ладан, естественно, целиком воскуряли. И если мука, вино и елей приносились на медном жертвеннике во дворе храма, то ладан уже вносился в святилище, где был не медный, а золотой жертвенник. Помните, Захария заходит в святилище и там, на золотом жертвеннике, совершает каждение, курение Богу. Это ладан, он полагался на жертвенник и воскурялся Всевышнему.
Эта жертва приносилась как плод земли в знак того, что «всякое дыхание да хвалит Господа». То есть не только я, человек, моя жизнь, а и все вокруг приобщено и славит Бога. Поэтому жертва Христа имеет космическое значение. Это не только жертва за человека. Ведь по вине человека, как пишет апостол Павел, вся тварь стенает и мучается. И вот наступает освобождение всего творения.
Иоанн Богослов уже увидит новое небо и новую землю. То есть и мироздание, и земное мироздание в том числе, приобщится вечности и войдет в эту вечность. Это мирная жертва. И поэтому она совершалась левитским священством и совершается нами: все вокруг меня вовлекается, все есть жертва Богу.
Но здесь надо обсудить один момент. В храм ничто, кроме муки, вина, елея, ладана и животных, в качестве жертвы вноситься не могло. И, кстати, у нас по канонам Церкви тоже в алтарь ничего, кроме хлеба, вина и елея, вносить нельзя. Никакие помидоры, огурцы в алтарь не приносят.
Но если взять шире – вот я живу, и в этой самой жизни те же помидоры и огурцы имеют место быть, если я, допустим, их вкушаю. Но есть вещи, которые Богу в жертву не принесешь. Просто подойдите к платяному шкафу, посмотрите на одежды: есть среди них такие, особенно дамские, хотя и мужские тоже, которые в жертву Богу не принесешь. Раз не можешь Богу такую жертву принести – значит, убери ее, чтобы у тебя ее не было. В нашей жизни не должно быть ничего такого, что невозможно было бы принести Богу в жертву.
В нашей жизни не должно быть ничего такого, что невозможно было бы принести Богу в жертву
Таким образом, не надо обязательно спрашивать: «А кто сказал, что это грех?». А ты принеси Богу в жертву свои сигареты или еще что-нибудь. Можешь? И такого очень много в нашей жизни. Потому что очень многое, что нас окружает, служит нашим страстям. А Богу я это принести не могу. Так вот того, что служит моим страстям и не может быть принесено Богу, и быть в нашей жизни не должно. Мы народ святой, народ, взятый в удел царственного священства. Это слова апостола Петра, и они повторяются у него неоднократно. То есть это глубинное самоощущение народа Божьего. В Ветхом Завете оно выражалось внешне, а в Новый Завет перешло в более духовном, возвышенном виде.
На этом я завершу сегодняшний рассказ о левитском священстве, и у нас есть еще полчаса времени. Я надеюсь на ваши вопросы, размышления, реплики. Хочется с вами пообщаться.
«Священник по чину Мелхиседекову»
– Почему о Господе Иисусе Христе говорится, что он священник по чину Мелхиседекову, а не по чину левитов? Или, например, по небесному чину, по чину Божьему?
– У нас по этой теме будет отдельное занятие «Христос – Архиерей Великий», и там мы, конечно, эту тему пройдем. Но раз вопрос задан, надо сказать. Вы говорите, почему не по чину Божьему, а взят другой человек. Мелхиседек – это загадочная личность, о которой мы знаем совсем немного. Есть три основных мнения. Одно из них в Церкви отодвинуто на второй план, а два все-таки остаются. Либо это был сын Ноя – Сим («благословен Бог Симов»), который дожил до времен Авраама, либо просто загадочная личность – царь Салима: царь правды, царь мира, священник Всевышнего, то есть единобожник.
То, о чем вы сказали, – это чин божественный, но он был явлен в Мелхиседеке. Независимо от того, был ли это просто царь Салима, будущего Иерусалима, или и правда Сим. Ефрем Сирин тоже склоняется к последнему варианту. Но суть не в этом, а в том, что в этом человеке явился чин Божий. Он вынес хлеб и вино. Для нас, христиан, сразу понятно, что это означает. И то, что этого человека нет в родословной Иисуса Христа, – тоже важно. Это и есть нечто божественное, без начала и без конца, без отца и без матери. Даже если этот человек – некая историческая личность, суть не в нем, а в том, что он явил этот божественный чин.
«Мы очень часто доводим дело до худшего конца…»
– Вы сегодня в начале лекции говорили о том, что последняя казнь египетская – это вершина возмещения, в частности, за детей евреев. Но мы знаем, что до того Моисей с Аароном неоднократно приходили к фараону. Если бы фараон согласился отпустить евреев раньше, этот закон бумеранга все равно бы сработал на детях египтян?
– Возможно, нет. Например, у святых отцов встречается: а вот если бы Адам и Ева не спрятались, когда Бог им явился, а покаялись, может быть, не были бы изгнаны из рая и, возможно, вся священная история была бы намного короче, проще и не так драматична. Понятно, история не терпит сослагательного наклонения. Но эти вещи есть. То есть не обязательно было доводить до самого ужасного. Однажды у одного богослова я встретил такую мысль: а если бы евреи приняли Иисуса из Назарета как Мессию?.. Вот приняли бы – и, наверное, все происходило бы не так, как произошло. Мы очень часто доводим дело до худшего конца. А ведь действительно, Бог ожесточает сердце фараона только с шестой казни. А до этого он вполне мог покаяться, вполне мог отпустить и, как говорится, все было бы гораздо проще для египтян и, возможно, что и для израильтян. Так что я думаю, что более простые варианты возможны. И в нашей жизни, насколько это возможно, лучше, чтобы до нас пораньше все доходило, чтобы не доводить дело до последней, запредельно драматичной точки.
Назорейство христианина и назорейство священника
– Вы говорили, что священник является новозаветным назореем. Как и все простые христиане. Отличается ли назорейство любого христианина от назорейства священника?
Всякий христианин – назорей, он отделен от мира
– Да, везде есть своя иерархия. Всякий христианин – назорей, он отделен от мира. Но когда человек становится священником – это уже другая ступень, ступень большей отделенности от мира. Когда человек принимает монашество – это опять назорейство. И в чем-то большее. Если священник имеет жену, может иметь имущество, то монах отрекается от имущества, от брака и так далее. Это опять ступень посвящения. Монашеский постриг – это снова «освятился еси», то есть снова «отделился еси». Став монахом, ты попадаешь в монастырь. Но ведь от него опять можно отделиться и пойти в скит, а после скита стать отшельником в затворе. То есть даже внешне – это некие ступени отдаленности, которые идут одна за другой. Нет предела совершенству. В том числе нет предела назорейскому совершенству. Это по внешним традиционно сложившимся ступеням. А есть внутренняя ступень. Она есть у каждого из нас: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5: 48). Желательно, чтобы мы сейчас отличались от нас же самих, какими мы были год тому назад. Чтобы было это восхождение по ступеням. Так что степень назорейства не имеет пределов. Прикиньте, какая степень отделенности у блаженных Христа ради, у Василия Блаженного, который нагишом по Красной площади бегал.
– У священников и монахов сейчас очень похоже облачение. Бывает полное совпадение: подрясник, ряса. Фелонь немножко напоминает мантию. Это специально было задумано или произошло случайно?
– Наверное, я не специалист в этом вопросе. Думаю, что больше случайно. Более того, когда все это возникало, в подобных одеждах вообще все ходили. Священники и монахи не так сильно отличались от людей мира, как сегодня, потому что в длинных одеждах ходили все. Вспомните древнерусские кафтаны. Это естественный процесс, хотя вполне возможно, что когда-то определенные игумены и митрополиты благословляли тот или иной образ одеяния, что они целенаправленно высматривали какие-то сходства и различия. Это нормально, это естественно, потому что в чем-то мы сходны. Длинная одежда надевается и после крещения. Я имею в виду крещальную рубаху, в которой положено ходить восемь дней после крещения. Этот обычай сейчас не практикуется. Представьте, покрестили людей – и восемь дней они ходят в крещальной рубахе. Одно это многого стоит. Но я еще не видел реализацию этого обычая.
Хлебы предложения
– Отче, расскажите, пожалуйста, про хлебы предложения. Как они преломлялись и как употреблялись?
– Было двенадцать хлебов и был стержень. На него нанизывались шесть лепешек. И на другой шесть. Существует такой обычай, и я знаю архиереев, которые служат литию не на «булочках», к которым мы привыкли, а на таких лепешках. Это интересно. Вообще все ветхозаветные хлебы всегда представляли собой лепешки. У них не было буханок и, соответственно, эти хлебы легко преломлялись. Вспомните, как Господь преломил хлеб: это была маца – плоский хлеб, удобный для того, чтобы его преломлять. Так и преломлялись, так и вкушались. Священные ветхозаветные хлебы, конечно же, были пресными.
Монашество и священство взаимоисключают друг друга?
– Пахомий Великий запрещал кому-либо из своей братии рукополагаться. Даже если священник хотел прийти в его монастырь, он мог стать монахом только при условии, что прекращал священнодействовать. Немножко непонятно такое отношение, потому что его ученик, Феодор Освященный, уже сам рукоположился и стал рукополагать во священники. Почему был такой период, когда у огромной монашеской общины было такое отношение ко священству?
– Это не исчезло даже сейчас на Афоне. Афонский монах – уже практически гарантия, что не священник. Там не то чтобы совсем запрет, но это два разных пути. Монах уходит от обычной земной жизни и в том числе даже от пастырского служения. Это действительно так. Савва Освященный – чем же он «освященный»? А тем, что он всем на удивление стал священником. Монах стал священником. Монах принимает обет послушания. А священник берет на себя управленческие функции. Это разные вещи. Монах уходит от мира, а священник идет в мир.
Монах уходит от мира, а священник идет в мир. Поэтому в древности монашество и священство были взаимно исключены
Вообще изначально, до Пахомия, идея монашества подразумевала то, что человек становился анахоретом, отшельником. Монастыри, созданные Пахомием, – это уже некий отход от изначальной идеи монашества. Монах – «моно», «один». А тут уже коллектив, некое сообщество, некая братия. Уже не один. А в абсолютном смысле слова монах – это отшельник. Антоний Великий – вот кто такой монах. А священство – это уже служение людям, это управление. Поэтому в древности монашество и священство были взаимно исключены.
И в какой-то мере на Афоне это сохранилось до нашего времени. В какой-то мере – не на 100% соблюдается. Вот у нас на Руси почти все монахи – иеромонахи. Поэтому у нас очень часто монастыри слабоваты. Женские – хорошие, потому что монахини священниками не становятся. А монахи становятся. Я помню еще то, советское время, когда братия включала в себя множество архимандритов, сколько-то игуменов, несколько иеромонахов и пару монахов.
Монашество – это другой путь. Исторически складываются традиции. И у нас на Руси сложилась традиция иеромонашества. Никто ее не отменит и даже не изменит. Только сама жизнь со временем может внести какие-то коррективы. А пока имеем то, что имеем. Имеем иеромонахов – священно служащих монахов. Изначально этого не было.
О смысле каждения
– Не могли бы вы чуть подробнее остановиться на каждении, сопоставить ветхозаветное каждение и новозаветное? Насколько наше каждение связано с ветхозаветным?
– Я думаю, что наше каждение почти целиком оттуда и взято. В какой-то мере – пусть это не звучит дико и странно – языческий мир тоже повлиял на христианский. Каждение было у язычников. Как жертвоприношения были, так и каждения были. Другой вопрос – кому мы кадим? В этом принципиальная разница. А сам факт священного курения был и в Ветхом Завете, и у язычников. И христиане его восприняли именно оттуда. Потому что в самом евангельском служении о нем, естественно, нигде речи нет. Протестанты, которые ограничивают себя исключительно рамками Писания, не имея Предания, не имеют каждения. Потому что в Евангелии и Апостоле о нем не говорится. По крайней мере, нигде не говорится, чтобы апостол Павел ходил с кадилом. Вот они и не ходят с кадилом. У нас – это укорененность ветхозаветной традиции. И тут, я думаю, у нас все скорее совпадает, нежели отличается от ветхозаветных курений. Это благоухание Богу: «И обонял Господь приятное благоухание…» (Быт. 8: 21). Ной принес жертву – и Бог обонял и ответил благоволением. Естественно, тут благоухание духовное, это внутреннее воскурение и каждение. Но оно и физически приятно.
Обычай каждения действительно перенят нами из Ветхого Завета
Этот обычай действительно перенят нами из Ветхого Завета. И не только этот. Даже прошение «Отче наш» – это не что-то совершенно новое. Эти прошения были естественны и понятны тем людям, которым Господь дал эту молитву. Это преемство, Предание вполне, как говорится, работает. Курение – это благоухание Богу. По-русски говорят, что бес ладана боится. Через каждение действует Святой Дух, отгоняется нечистая сила, поэтому практически при любых освящениях в нашей христианской традиции присутствует каждение.
Что касается обхода народа с кадилом в храме – это пастырь обходит паству. Особенно пожилые прихожанки очень внимательны к этому моменту. Если кто зазевается и останется по ту сторону, они его чуть не за шиворот тащат: «В стадо давай, сюда, сюда!» А то отбилась овца. Это очень красивый обычай. Пастырь действительно обошел свою паству. И обошел не просто с указательным пальцем, а именно с каждением. Это очень приятный момент. Ты начертываешь эту линию Божьего присутствия, окуриваешь Божию паству. Она входит в присутствие Божие, от нее отгоняется нечистая сила. Если мы в это верим, то это реально происходит. А мы в это верим. То есть тут речь идет о сакральности. Есть материальная сторона, а есть сторона мистическая, благодать духовная.
«Пророк Самуил восстановил левитское богослужение»
– Батюшка, насколько я помню, пророк Самуил не был из колена Левиина. Но он был первенцем, посвященным Богу, и священник Илий взял его в алтарь. Он там прислуживал. Потом, когда стал пророком, начал приносить жертвы. Это исключение из правил?
– Не готов ответить убедительно и конкретно. Но когда мы читаем Книгу Судей Израилевых, то складывается такое впечатление, что никакого Моисея, никакого Левия, никакого Аарона вообще нет. Кто там только не приносит жертвы: из Манассии, из разных колен. Допустим, при Гедеоне Маной приносил жертвы. Но они не были никакими левитами. Вообще создается впечатление, что в период судей было патриархальное служение. Собственно говоря, возобновителем левитского служения был тот самый упомянутый вами Самуил. Правда, не знаю, на чем основывается утверждение, что Самуил не был левитом. Есть ли действительно основания так утверждать? Может быть, он им все-таки и был. Но именно Самуил является возобновителем левитского священства, и уже в Книге Царств мы видим абсолютное преобладание левитского богослужения. Хотя жертвенники на высотах, дубравы, даже вплоть до Ваалов, – все это тоже имело место быть.
Да, патриархальное богослужение в период судей точно было. Как это расценивать, я даже не очень хорошо знаю. Причем мы не видим, чтобы Бог наказывал и отвергал их жертвы. Более того, Бог принимал некоторые из них. Но все-таки со времен Самуила было строго левитское богослужение.
– Можно внесу краткое дополнение? Я посмотрел библейскую энциклопедию. Там пишется, что отец Самуила был потомком Левия через его второго сына – Каафа.
– То есть Самуил все-таки был левитом. И он восстановил левитское богослужение.
Спаси Господи, отцы. До следующей встречи, братья. Слава Богу.
